Снег все шел, шел и шел. Начавшийся осенью снегопад, не переставая ни на час (Так мне говорили!), продолжался до самой весны, и закончилось все  это небывалым половодьем.

            Поначалу люди разгребали снег, расчищали дорожки. Но когда солнце стало восходить из-за гор сметанного снега и заходить за груды сметанного снега, жители поселка стали рыть тоннели под снегом. Наконец, и солнца стало не видно. Мужчины расхаживали по снежным тоннелям, попыхивая сигаретами. Женщины бегали по отводным коридорам, волоча санки, нагруженные какими-то тюками. Главная улица поселка превратилась в самый длинный и просторный тоннель, а расходящиеся рукава стали называть отводными коридорами.

            А вот зимовать под снегом оказалось тепло. Изредка, когда наверху случались солнечные дни, сквозь толщу снега едва-едва пробивался молочно-матовый свет, а в пасмурные дни было темнее, чем ночью.

            Маленький поселок, безвестно погребенный под снегом, долго искали и не найдя его, объявили по всей стране траур до весны. Однако наши поселковые и не думали пропадать. Они понемногу привыкли к жизни под снегом и поговаривали, что настоящая беда придет с весной. Люди боялись половодья.

            Поселок, оторванный стихией от страны, жил своей жизнью. Люди приноровились отвоевывать пространство у навалившегося на них снега, но осознавали, что с приходом весны половодье потопит их и что погибели этой никто не минует и поэтому жизнь проходила в лихорадочной спешке.

            Двух обрученных, паренька и девочку-подростка, свадьбу которых собирались справить по достижению ими совершеннолетия, поженили. Пареньку в тот момент было шестнадцать лет, а девочке не исполнилось и четырнадцати. В каждом доме нашлось немного вина, и люди всю ночь разгуливали с факелами по тоннелям и распевали песни. Словом, справили шумную и веселую свадьбу.

            И надо сказать, что кто-то из поисковой группы, которая прилетала на вертолете на то место, где был погребен поселок, сообщил своим товарищам, что ему показалось, что из-под снега доносятся песни пьяных людей. Товарищи же его не упустили случая посмеяться над ним.

            -Надо же. Их снегом всех засыпало, а они там песни распевают. Да еще пьяные.

            -Слушай, да у тебя же абсолютный слух.

            -Да он перебрал спирту, что нам по норме выдают.

 

 

            У меня нет возможности доподлинно обрисовать  поселок под снегом. Видимо, человек так устроен, что всегда стремится вверх. Поселковые стали копать лаз наверх, чтобы прорубить отдушину. Они задумали по снежным ступенькам подняться наверх и увидеть голубое небо. Лестницу эту вытесывали  аж целых три месяца, поэтому  поселковые знали каждую ступеньку, что называется ”в лицо”, а всего этих ступенек было двести семьдесят.

            Наши заранее понимали, что проделав изнутри скважину они не соединятся с остальным миром. Может быть, вообще остального мира не осталось. Они делали эту долгую лестницу и копали лаз не в несбыточной мечте вырваться из снежного плена. Человеку вечно чего-то не хватает. Одинокому мужчине недостает жены. А женатый  мечтает о тайных встречах с какой-нибудь красоткой. Жителям же поселка нехватало неба.

            К тому времени, когда закончили копать лаз, снег перестал идти, на дворе стояла ночь. В холодном черном небе мигали звезды, в проем лаза ворвалась трескучая стужа. Говорят, от той стужи действительно исходил треск.

            Выглянули наружу – темный мир над снежной целиной встретил людей безмолвием, да таким суровым и холодным, что жители поселка невольно задумались: ”А может, мы зря выкопали этот лаз?”. Мужчины вернулись домой измотанные и хмурые, но труд их не был напрасным - в поселок ворвался свежий, пахнущий стужей ветер.

 

 

            Лаз выкопали восточнее поселка, а домик юных молодоженов находился как раз на восточной окраине и поэтому до них время от времени доносился гул ветра. Девочка-подросток и паренек сидели друг против друга и, глядя друг на друга, слушали как то усиливается, то затихает небесный ветер. Для них двоих не было более прекрасных минут, чем эти. Они готовы были слушать гул ветра хоть целый день, но не всегда получалось по их желанию.

            Каждый день мужчины по одному или по нескольку человек  поднимались к лазу и при этом брали с собой  паренька. Они поднимались для того, чтобы проверить целость воткнутого наверху  огромного флага, сшитого из разноцветных лоскутов, и еще для того, чтобы увидеть небо. Соскальзывая на двухсот семидесяти ступеньках, мужчины добирались до отверстия и выглядывали в проем, в котором  маячило тусклое, белое солнце.

            -Ну, как, браток, сладкая эта штука – женитьба? – подтрунивали мужчины над пареньком.

            Но кто-то мог вникнуть и поглубже:

            -Прошлую ночь как провел, а?

            “Сумели ли они почувствовать  вкус  жизни?”- вот что волновало их пуще всего. А этого паренек не понимал и при каждом походе к лазу тяготился подобными разговорами.

            -Редкий счастливчик имеет в твоем возрасте жену да еще такую миленькую.

            -Эй, послушайте, а этот сопляк уже использует свою жену, так сказать, по назначению?

            -У той давно уже груди выросли. Только этот вот наш, видно,  плошает...

          Возвращаясь домой, паренек иногда сердился, а иногда даже плакал от досады: “Почему они все время ко мне пристают?”. Но перед тем, как войти к себе в дом он прикладывал к глазам снег, и появлялся на пороге как ни в чем ни бывало, с улыбкой на лице.

           Тетки-соседки, коротавшие дни у молодой новобрачной, начинали суетливо собираться домой, и при этом глаза у них светились таким же хитроватым огоньком, как и у мужчин, докучавших  пареньку расспросами.

           И девчонка, и паренек как могли скрывали друг от друга разговоры старших. Поэтому и пареньку было невдомек, что юная хозяйка, оставшись дома становилась предметом пересуд повидавших жизнь женщин.

           Поздно вечером, когда они забирались в постель, им  непременно вспоминались дневные разговоры, от чего их обоих пробирала дрожь. “Бр-р-р. Холодно”, - говорили они, ложась в кровать, и затихали, крепко прижавшись друг к другу. В это время вокруг их дома поскрипывал под чьими-то ногами снег. Это кто-то из поселковых пришел, чтобы подслушать их. Они оба знали об этом, даже больше того, паренек  чувствовал, что поселковые  видят, как они целуются. Поцелуи что, они уже перестали стесняться чужого взгляда. Паренек пуще всего скрывал от глаз мужчин, которые не следили за деликатностью своих слов,  упругих грудей и покрытого редкими волосками лобка своей юной жены. Поэтому он не позволял ей раздеваться и ласкал их, дотрагиваясь до них под одеялом.

          Однажды ночью паренек проснулся и обнаружил, что жена его держит в руке его член. При слабом свете, который исходил от печки, глаза девушки светились точно таким же  странным, загадочным огоньком, который он замечал у тех тетушек, которые торопливо прошмыгивали за дверь, когда он возращался домой.

          После этого случая они, уже не боясь посторонних любопытных глаз, каждую ночь спали, раздевшись донага, вернее, не спали, а проводили ночи в любовной возне. Но ничего между ними так и не было. Утром они не смели даже вглянуть друг другу в глаза.

          Паренек отправляясь к лазу,  становился все более хмурым и грустным.

            Однажды в его отсутствии женщины схватили девчонку и стали  ощупывать ее груди и шариться у нее в промежности. Девочка и словом не обмолвилась об этом мужу. Она со страхом думала о том, как она посмотрит в глаза той женщине лет сорока, которая так бесцеремонно  совала руку между ее ног, и наконец, когда муж ее заснул, выскользнула нагишом из постели и, став на колени, взмолилась, прикрывая ладонью  волосенки на лобке:

            -Боже, сделай так, чтобы она умерла!

 

 

            Мольба ее, видимо, дошла до небес. Та женщина скоро умерла. В поселке, погребенном под снегом, состоялись похороны. На похоронах больше всех причитала и горевала девочка. Она рыдала от нестерпимого чувства вины, от чего милые глаза ее совсем распухли.

            Муж покойной, высокий, худощавый человек удивленно поглядывал на нее. Он вспомнил, как еще только позавчера жена его шепотом  сказала ему: ”Бедняжки, те двое совсем еще дети. Эта девочка до сих пор ходит девственницей”. А вот теперь ее не стало. Нигде – ни над этим  проклятым снегом, ни в этих снежных тоннелях он не услышит ее голоса. Ему сегодня исполняется сорок девять лет. И именно в этот день, в день своего рождения он закапывает в заледенелый снег женщину, с которой  провел больше всего сладостных ночей.

            Он вспомнил, как после соития они долго лежали  обнявшись. И если в те минуты чесалась его правая лопатка, то он чесал правую лопатку своей жены, если чесалось вдоль спины, то он нежно почесывал  жену  вдоль спины. Он хотел, чтобы жена его делала то же самое. Та иногда чесала именно там, где надо, а иногда теребила в другом месте, еще более усиливая зуд.

            Но он никогда не говорил об этом жене. Они вообще мало разговаривали между собой.

            Единственная их дочь жила в городе. Когда та была маленькой, они  выражали свои чувства как бы обращаясь  к дочери:

            -Доченька, ты любишь папу?

            -Лю-лю.

            -Мама тоже любит папу.

            Как он был счастлив, когда слышал такие слова. Дочка у них выросла красавицей, которую грех было удерживать в захолустном поселке. Рассматривая ее фотографию, он каждый раз удивлялся: “Странно, в кого она такая уродилась?”. В его роду все были сутулые и черные. Да и жена его в молодости не блистала красотой. А вот дочь... “Была бы она замухрышкой, путающейся в полах собственного платья, не был бы я так одинок”, -  подумалось ему.

            Размышляя таким образом, он совсем забыл о самой важной для поселковых вещи – о  снеге. Когда начнут таять эти большие снега все жители поселка погибнут в водовороте великого потока, а дочка его, живущая в городе останется в живых. Об этом он совершенно забыл.

 

 

            На следующий день после похорон вдовец, взяв с собой паренька, отправился наверх к лазу, а к девчонке никто из женщин не пришла.

            Отверстие лаза было заметено снегом. Они лопатой разгребли  сугроб и вдовец просунув голову  в маленькое отверстие выглянул наружу.

            -Белым-бело и голубизна. Глаза слепит – мочи  нет,- проговорил он, соскальзывая вниз. Возле ноздри у него заледенела слеза.

            -Мальчик, ты не хочешь выглянуть наружу? Мальчик, говорю. Привык тебя называть так. Ты ведь теперь мужчина. Да, прекрасна жизнь, ничего не скажешь. Она как небо и земля, что снаружи. Да только, видно, человеку не дано долго наслаждаться красотой... А ну-ка выгляни наружу, посмотри. И я потом тебе скажу одну вещь.

            Мальчик полез наверх, высунул  из проема голову. Действительно, там не было ничего кроме белого-пребелого снега да голубого-преголубого неба. Ослепленный их сиянием он даже не смог определить, где находится солнце.

            Когда он спустился вниз, вдовец молча встал. На обратном пути они проронили ни слова. Паренек хотел наполнить вдовцу о том, что тот обещал ему что-то сказать, но смолчал. А тот между тем думал: ”Что я ему скажу? Не скажу же ему: ”Браток, ты понимаешь, что не пройдет и трех месяцев, как все мы умрем”.

            Паренек  вошел в дом и застал жену в слезах.

            -Что случилось?

            -Ничего.

            “Это все из-за меня”,- подумал мальчик. В ушах его раздались слова услышанные днем слова: “Ты же теперь уже мужчина”, которые тут же смешались со словами других мужчин, словно замелькали, отзываясь эхом.

 

 

            На следующее утро он сказал жене, что идет к лазу, а сам пошел  не на восток от поселка, а на запад, и пришел к женщине, которую звали Цэ. Паренек тут же одним духом рассказал ей все, что наболело у него на душе.

            Цэ встала, заперла дверь и снимая покрывало с постели, что стояла возле печки, сказала:

            -Ну, иди ко мне, мой сосунок.

            Они занимались любовью уже в третий раз, а она все шептала “Мой сосунок”, лаская его и стеная от страсти.

            -Теперь-то сможешь?

            -Смогу.

            -Ну тогда беги к своей ненаглядной девственнице-жене, - сказал Цэ с улыбкой.

            Паренек, чуть пошатываясь, шагал по главному тоннелю, как  вдруг показался огонек, и в его свете он увидел свою жену. Вдовец шел с факелом по главному тоннелю, а за ним следовала его жена, закутанная в платок. Паренек юркнул за угол и притаился. Те поровнялись с ним.

            -Ну теперь беги домой, - послышался голос вдовца.

            -Мне завтра придти?- спросила жена паренька.

            -Не надо. Не приходи. Не забывай, что ты ЕГО жена.

 

 

            В тот вечер паренек не пришел домой. Его искали  везде, но не нашли. Назавтра мужчины отправились к лазу и принесли оттуда труп паренька, закоченевшего в снегу.

            В поселке под снегом похоронили второго человека.

 

 

            Девочка в тот злополучный день, войдя в дом вдовца разрыдалась с порога:

            -Это из-за меня умерла ваша жена, - сказала она. И девочка без утайки рассказала вдовцу о том, как в отсутствии мужа у нее дома собирались женщины поселка, как допытывались, делают ли они с мужем то, что должны делать муж и жена, сказала, что больше всех мучила ее расспросами покойная его жена и что однажды та силой задрала ее подол и стала ощупывать ее срамные губы. Когда девочка  выговаривала название своего интимного места перед почти не знакомым мужчиной, с которым ни разу не обменивалась словом, ей показалось, что промежность ее обдало жаром.

            -Мне было ужасно стыдно. И я обратилась к Богу и взмолилась, чтобы  она умерла. И Бог внял моей мольбе. Это я виновата. Если бы я не попросила того у Бога, сегодня ваша жена была бы жива,- сказала девочка и вновь зарыдала.

            -Ты действительно молила о смерти моей жены?

            -Я не знала, что так получится. Я нисколько не хотела ее смерти. А вот взмолилась именно так.

            Вдовец опустился рядом с упавшей перед ним ниц девочкой и стал неуклюже утирать ее слезы.

            -Ты тут ни при чем, доченька. Моя жена много лет страдала от застарелой хвори. Каждую зиму мы ездили в город на лечение. Врач предупреждал нас, что если она прервет лечение, то может умереть. В этом году мы вынуждены были прервать ее лечение. Однако покойная не падала духом. Она очень любила вас двоих. Видно, нет на свете счастья больше, чем увидеть незапятнанное и чистое. Жаль, что мы  часто бываем не способны распознать души друг друга.

            Он говорил эти слова, а душу его закрадывалась  все та же мысль: ”А ведь мы все равно умрем, когда растают снега”. Девочка  излила душу и вышла из дома вдовца  успокоенной. Хозяин дома с факелом в руке проводил  ее до главного тоннеля, и девочке показалось, что светом  факела осветилась и вся ее будущая  жизнь.

            А теперь...

            Ее молодая горячая плоть овдовела, так и не успев стать плотью женщины, плотью жены.

 

 

            Жители поселка стали угрюмы и молчаливы. Те, кто говорливей, не выдержав, сокрушались: “Ничего-то она не успела, только горя хлебнула”. Кроме жалости к девочке в словах “ничего-то она не успела” опять-таки проскальзывало напоминание о неминуемом страшном половодье, и поэтому лица людей смурнели.

            Родители девочки и покойного паренька были соседями. Но девочка предпочла оставаться в опустевшем без хозяина доме, и поэтому ее оставили в покое. Дров было предостаточно. Что еще нужно людям, которые ждали весны, страшной весны...

            Однажды ночью девочка, вспоминая  о той своей страшной мольбе, обращенной к Богу, сама того не замечая встала и нагишом села напротив огня. И пощупав волоски на интимном своем месте, которым не успел овладеть ее муж, она вдруг вспомнила неуклюжие руки вдовца, утиравшие ее слезы. Не пытаясь сдерживать себя, не раздумывая даже о том, что на нее нашло, она быстро оделась и помчалась по темному тоннелю.

            -Вы – вдовец и я – вдова. Возьмите меня взамен вашей  любимой жены. Об этом просит ее душа, и я прошу, - сказала она и разделась.

            Обнажение есть акт сокровенный в отношениях между полами. Вокруг шеи заматерелого мужчины обвились хрупкие белые ручки, и губы его почувствовали влажные губы. Инстинктивно припадая к ним, он вспомнил слова своей покойной жены “...она до сих пор ходит  девственницей...”  Устремляясь к тому девственному ее месту, он сделал глубокий вдох. Наполнив себя чистым трогательным запахом девичьего тела, вздохнул протяжно. То ли девочка была так жадна до жизни, то ли действительно, как писал один мыслитель, “смысл существования женщины проявляется лишь тогда, когда в нее вливается сперма”, но она, та девочка, со всей страстью вошла во вкус соития. Ей казалось, что в дальнейшем она ни дня не сможет прожить без этого. Сладко стеная под напористыми движениями мнущего ее самца, она до слез жалела своего покойного мужа. Если бы они с ним занимались этим, девочка не так жалела бы о его смерти. Эта маленькая женщина, сливаясь в единую плоть с настоящим мужчиной, и чувствуя, как внутри нее пульсирует сердце другого человека, заплакала:

            -Если бы он только испытал... Это!..

                                                 

 

            Людям, которым оставалось жить всего три месяца, было не до приличий. Девочка забралась в постель вдовца, и так дожидалась того рокового дня. Мужчины по-прежнему каждый день уходили к лазу, и все почему-то стали уважать вдовца. Даже свекор девочки улыбался ему с благодарной миной.

 

 

            Поселковые жили крайне скудно. Даже в древних сказках и легендах не рассказывалось о таком большом снегопаде, и поэтому они  были навсегда оторваны от мира, будучи не в состоянии поверить в это явление, которое никому даже и не снилось. Караванщики с несколькими верблюдами, отправившиеся в соседний, более крупный поселок за мукой и другим провиантом, не вернулись. Поминая людей и верблюдов, все зажгли лампады. С месяц назад все затянули ремни, но особой экономии от этого не было. Чего было вдоволь – так это дров. Их и так было заготовлено много, к ним еще прибавились  деревянные каркасы юрт,  доски и балки амбаров и сараев. Всей этой древесиной поселковые  докрасна топили печки, тем самым как-то компенсируя полуголодное свое существование.

            -Братцы, неужели мы будем так и сидеть сложа руки и ждать смерти? Дедушка Столяр, выстругайте несколько добрых досок да смастерите широкие лыжи. И давайте отправим двух-трех сильных мужчин во внешний мир. Давайте хоть посмотрим, есть ли край этим снегам, - сказал один из поселковых.

            -И действительно, - поддержал его другой, - нет  других таких людей, так равнодушно дожидающихся своей смерти, как мы. Давайте соберем денег, драгоценностей и снарядим нескольких своих людей в путь. И вызовем хотя бы вертолет.

            -Да вертолеты, наверное, давно засыпало снегом. А то давно бы  увидели  большое пестрое полотнище у отверстия лаза. Выглядывал я наружу – там даже птица не пролетала.

            -А я видел одну большую птицу.

            -Да это, наверное, гриф искал падаль.

            Однако в конце концов подпоясав узелок со всем тем, что нашарили в своих кошельках поселковые и все самое драгоценное, что нашлось в домах, трое мужчин вышли из лаза. Они также не вернулись. Не было ни молока, чтобы покропить им вслед, ни топленого масла, что зажечь поминальные светильники. Поэтому поселковые до конца ждали их возвращения. Что им еще оставалось?

 

 

            Те трое могли вернуться в поселок всего через месяц. Как и предполагали жители поселка, весь мир не был завален снегом. Если бы они назавтра после того, как прорубили лаз, заказали бы Деду Столяру лыжи и санки, то через неделю пути вполне бы могли достичь края снегов. В те дни, когда снежный заряд стоял над поселком, недалеко от соседнего поселка были найдены тела замерзших мужчин. Верблюды же были живы. Они лежали, прикрывая собой от стужи закоченевшие тела хозяев, и спокойно жевали свою жвачку. Увидев столь трагическую картину, группа спасения посчитала, что такая же участь постигла и остальных жителей поселка, и остановила поисковую работу, которая должна была  продолжаться три месяца. Стало быть, жители поселка выкопали лаз именно в тот момент, когда был дан отбой поисковой группе.

            Никто не знает, что говорили между собой узнав обо всем этом те трое мужчин, которые были подпоясаны  узелком с большой суммой денег, золотом и драгоценностями. Один из них был честным и порядочным человеком, второй же полной его противоположностью. Ну, а третий был из тех ничемных людишек, каких везде ошивается в порядочном количестве. Есть резон предположить, что двое последних ухлопали первого. А потом двое негодяев, завладевших всеми богатствами жителей поселка, растворились в городе. К тому времени, когда по телевизору стали передаваться сообщения об обнаружении очередных останков жертв снежного завала, один из них растранжирил все, что у него было, и ему ничего осталось, как прибиться к воровской шайке. А тот, другой преспокойно и улегченно потягивал виски.

            Позже тот, непутевый – к тому времени он был уже в тюрьме и привык к ее стенам настолько, что мог спать на нарах так же спокойно, как и у себя дома, - сказал с надрывом: я, дескать, есть пример того, что чужое добро не пристает к человеку, и потом, показав на портрет одного очень влиятельного и уважаемого субъекта на странице вконец  истрепанной в руках заключенных газеты, выкрикнул: - А это есть пример того, что чужое к человеку пристает.

            По словам этого воришки получалось, что тот господин носит вымышленное имя и фамилию. Странноватая и мерзкая история, рассказанная им, стала одной из тюремных легенд, которые большей частью бывают выдуманными.

            -Когда я выйду на волю,- часто похвалялся воришка, - я позвоню ему и скажу всего четыре слова:”Помнишь тот большой снегопад?” И я буду обеспечен на всю жизнь.

            Однако с годами он присмирел и под конец совсем тихо отсидел свой срок. Прозвище его было – Тюремный бред. Да в тюрьме люди еще и так с ума сходят. Говорят, вечером перед своим освобождением Тюремный бред сказал молодому надзирателю:

            -Я, старый ваш дядька, сюда снова ни ногой. Все непотребное, что я совершил, я совершил не по своей вине, а из-за большого снегопада.

            Надзиратель удивился.

            -Да, да, - подтвердил Тюремный бред, - Ты же ведь знаешь снежинки, которые падают с неба зимой? Именно из-за них все и случилось...

            Утром его нашли мертвым. Инфаркт освободил его от тюремных бредней. Эту историю я услышал не от бывших заключенных, а от одного больного в санатории, когда ходил навестить лечившуюся там мою мать. ”Какая мать? Какой санаторий?” – можете удивиться вы. В конце повести я постараюсь понятно написать обо всем этом. Поэтому вернемся в поселок под снегом.

                                                     

 

            Любой поселок, достойный быть описанным в таких повестях, как моя, представляет собой человеческое общество в миниатюре. В каждом поселке имеется свой певец, спортсмен-борец, богач, а также сумашедший. А вот в поселке под снегом  всего этого не было. Не было ни сумашедшего, ни детей, бегущих наперегонки, плачущих или орущих. Может быть, именно поэтому этот поселок постигла такая участь?

                                          

 

            И вот настал день, когда снег осел и лаз провалился во внутрь.

            Жители поселка отметили Новый год по лунному календарю в доме Старика Столяра.

            У людей не было табакерок, чтобы обменяться ими и приветствовать друг друга. Все по очереди, выражая почтение Старику Столяру, как старейшему в поселке, подставили протянутые вперед руки под руки старика. Женщины тихо плакали, закрываясь рукавом.

            Столяр отворил дверь сарая:

            -За всю зиму я смастерил всего одну лодку. Однако она не маленькая, с десяток человек поместится в ней. Но десять человек должны будут прихватить с собой теплую одежду и запас провизии хотя бы на десять дней. Надо нам вынести наружу эту лодку и поставить подальше от лаза. Не ждать же нам здесь, пока начнут таять эти большие снега. Так что посадим в лодку двух-трех молодых людей, укроем их хорошенько одеждами – может, им доведется все-таки выжить. Говорят, большие снега тают быстро.

            Столяр был человеком немногословным, и поэтому начал   задыхался от своей речи. Жители поселка с большим  уважением относились к нему, и поэтому никто не усомнился в том, что сработал  надежную, остойчивую лодку. “Слава Богу, хотя бы двое из нас спасутся”,- обрадовались одни. “Нет, дядя Столяр, вы сделали эту лодку, вы и должны в нее сесть. Так будет справедливо”,- возразили другие. “Да нет же, - ответил Старик Столяр с явным раздражением,- Подумайте, сколько мне осталось жить. Я же до следующей весны не дотяну. Посадим в лодку детей, и точка”.

            В поселке не было детей, если не считать четырнадцатилетнюю маленькую вдову. Поэтому собравшиеся разом посмотрели на девочку. Устыдясь этих взглядов, бедняжка упала в обморок.

 

 

            -Эта ночь – твоя последняя ночь в этом поселке. Тебе лучше побыть с родителями, - сказал девочке вдовец.

            -Я не думаю, что спасусь на этой лодке. Я пришла к вам, чтобы  потом ни вы, ни я не жалели об этой ночи,- ответила ему девочка.

            После этих слов она словно и выглядеть стала взрослой.

            -Потом, говоришь?

            Да, обнажение – акт сокровенный в отношениях между мужчиной и женщиной. О, это прикосновение к твоей коже кожи человека противоположного пола, о, эти объятия, в которые заключают друг друга  они, стремясь проникнуть друг другу  вовнутрь...

 

            Эту ночь я и назвал “Снежным романом”. Не знаю, может ли это название стать заглавием моей повести. И дело ли человека со здравым рассудком описывать подобное событие, некогда имевшее место быть где-то в этом  мире?

 

            Девочка старалась навсегда запомнить малейшее их движение, а вдовец закрыв глаза, чтобы не видеть этого хрупкого и любвеобильного тела, стонал и звал девочку именем своей покойной жены, с которой он в скором времени  надеялся увидеться в ином мире.

 

 

            ЭПИЛОГ

 

            Никто не знает, сколько человек было без вести погребено под  снегом. Официальных данных не имеется. Самая достоверная информация о жителях поселка безвозвратно утеряна вместе с жителями, точнее вместе с документами управления  поселка.

            В Государственном центральном архиве хранится недатированный документ, в котором значатся шестьдесят три имени. Но говорят, что этот список жителей был сделан без малого за семь, а может быть, и того больше лет до большого снегопада. За те семь или более лет число жителей Ярового поселка могло стать и больше. А может быть, и сократилось, поскольку  дети, чуть повзрослев, навсегда покидали поселок.

            Сама по себе  эта история не так уж и интересна мне. Я не писатель, не журналист. Но, к сожалению, о ней никто не напишет, если не напишу я.

            В тот год большого снегопада из жителей поселка спаслись всего трое: один старик и одна беременная женщина. Беременная женщина – это значит два человека. Итого получается трое.

            Старик рассказал эту историю мальчику. Но мне неизвестно, был ли тот старик тем стариком из поселка и был ли тот мальчик сыном той беременной женщины. Как бы там ни было, дед рассказывал мне о поселке, погребенном под  снегом. Вполне вероятно, что дед мой  и был тем стариком, но могло быть и так, что та беременная женщина была  матерью моего деда. Но  если тот старик был моим дедом, то получается, что  беременная  женщина, спасшаяся от половодья – это моя мать, а ее  ребенок – это я, не так ли?  К сожалению, дед мой был слишком стар, туг на ухо, говорил неразборчиво, а я слишком мал, чтобы до конца понять его слова. Если сын той спасшейся от половодья беременной женщины в конце концов стал моим дедом, то история о большом снегопаде еще больше отдалится от нас во времени. Но что бы там ни было, нет сомнения в том, что дед мой был одним из трех человек, которые остались в живых после  большого половодья. И вы, наверное, согласитесь с тем, что - как ни крути -  история  о большом снегопаде  имеет ко мне непосредственное отношение.

            Много лет прошло с той поры, как умер мой дед. Я не помню, как он умер. Иногда мне кажется, что стоит мне немного поднапрячься, и я смогу  вспомнить обстоятельства его смерти, но каждый раз ничего не получается.

            А мать? - спросите вы. У меня нет возможности расспросить ее об этом. Я помню себя с того момента, когда меня водили на свидание с моей матерью в санаторий, во дворе которого росли высокие деревья. Это я привык с самого детства называть то место санаторием, на самом же деле это была психиатрическая лечебница.

            Я даже не умею называть ее “мамой”. Иногда она  выговаривает отрывочные фразы, но в них ни разу не прозвучало слово “снег”, и поэтому я не знаю, кто я есть.

 

                                          Октябрь 2001 года. Улан-Батор.

Перевод с монгольского Х.МЭРГЭНА